Однажды читатель, подросток, задал мне интересный вопрос: «Нужно ли изображать сцены насилия в произведении?»
– Вот ваша повесть начинается прямо с драки на пустыре, – продолжает паренёк. – И похоже так. Веришь, как будто сам рядом стоишь…
Верно, но главное, я думаю, как ты при этом стоишь. Не в момент чтения, а когда случается настоящая драка. Все ведь хоть раз в жизни сталкивались с такой неприятной (или волнующей?) картиной. При этом бывало и так, что действующее лицо – ты сам – нападает или отбивается. Так вот, важно, на мой взгляд, как ты стоишь, – со смартфоном и снимаешь, или подначиваешь, хохочешь, тебе весело. А может, ты секундант и готов вступиться, едва драка перешагнёт за рамки поединка и станет бесчестным битьём?
Не хочу говорить про добро с кулаками или без. Я хочу напомнить о некоторых замечательных свойствах художественной литературы. Она не прилизывает действительность, не развлекает, а волнует, побуждает думать, чувствовать, расти, переживать катарсис, в конце концов. Ведь именно ради этого состояния мы, и взрослые, и дети, неосознанно идём в театр, в кино, открываем книгу…
Сегодня появилось много идей относительно «психотравматичности» русской литературы. Мол, Тургенев на пару с Герасимом делают нас несчастными с раннего детства. Взяли и утопили собачонку Муму в угоду барыне, а дети, значит, плачь-страдай. Но как узнать о сочувствии, сострадании, целом спектре других эмоций и чувств, если не на собственном опыте? Зачем прятать детей от чувств? Драка, сцены сражения на поле боя, злость, ревность – не чтение делает их жестокими. Задача художника – не смаковать подробности, а достоверно, с помощью деталей показать противостояние, антагонизм. Изобразить так, чтобы пробудить подлинные чувства. Но мы не хотим «страдать».
Современный читатель как будто хочет иного. Здесь сказывается сильное влияние западной культуры на восточнославянский менталитет. В чём отличие русской литературы от прекрасных зарубежных образцов? В психологизме. Насыщенность событиями, множество сюжетных линий – черта европейской литературной традиции. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить фабулы русского романа и зарубежного. Если переложить любую вещь Достоевского на западный манер, получится несколько страниц. Однако ускользнёт вся суть, и читатель не поймёт, зачем безумная Настасья Филипповна бросила в огонь целое состояние. К слову, Фёдор Михайлович тоже прибегает к изображению сцен насилия и даже убийства…
Умение переживать, жалеть героя, плакать, злиться – это нормально. Это не психотравма, а прозябание души, когда ростки доброго и высокого в человеке пробиваются на свет Божий.
Жанна ДАНИЛОВА
